Происходит это примерно так же, как в известных анекдотах.

Подходишь в шесть утра к палатке и истошно орешь страшным голосом:

- Батальон, подъем!!!

У кого со слухом плохо – поднимаешь силой.

Мы к такой жизни привыкли. Но как-то к нам в часть прислали лейтенантика одного. Афганца. Он до Афганистана почти что с яслей по команде жил – сначала суворовское училище, потом высшее командное, потом служба - и у него на почве устава что-то там в голове явно сдвинулось. 

Утром – стройся, вечером – стройся. Да не просто так, а по линейке, как на параде. 

К счастью, довольно скоро произошел случай, после которого лейтенантика от нас убрали. Подходит как-то вечером (все на тех же стрельбах) ко мне этот службист и просит:

- Саша, построй батальон.

И выражение лица у него при этом… В общем нельзя отказать человеку. Что тут сделаешь, построил я наших «орлов». Стоим.

А лейтенант:

- Батальон, равняйсь! Смирно!!

- Ты, что, - говорю, - перегрелся? Какое «равняйсь», какое «смирно»? Я их и так еле 

собрал - оставь ребят в  покое.

- Батальо-о-о-н!!! – продолжает надрываться лейтенант, и аж жилы у него на шее вздуваются.

Ну что с малахольным сделаешь? Махнул я рукой и стою, в сторону смотрю. Всем своим видом демонстрирую, что происходящее меня не касается. Мы и в расположении части-то так себя никогда не вели, а тут - на стрельбах, в походных условиях! Конечно, все это восприняли как полную наглость. Похлопала наша «гоп-команда» глазами, потопталась на песке, да и пошла спать под надрывные вопли «смирно!!!».

Лейтенанта такое неподчинение, понятно, заело. Вооружился он топориком, и посрубал, к едрене фене, все колышки у палаток.

Ребята, справедливости ради – не более, проделали ту же операцию с палаткой крикуна, и пошли спать. Зачем зря драгоценное время терять?

Утром приходит наш капитан, удивленно смотрит на три обвисшие палатки и с тихой паникой в голосе (а я один сижу у костра и чай пью – остальные спят в срубленных палатках) спрашивает:

- Саша, что случилось?

- Да вон этот, - киваю на палатку лейтенанта, - батальон строил.

- Да он, что… - дальнейшие высказывания капитана лучше не приводить. Самым мягким было слово «идиот». 

Влетело лейтенанту знатно. В том числе и увесистым капитанским кулаком. Я человек не злорадный, и лейтенанта мне было жаль.

Я - телефонист

Еще одно из ярчайших армейских воспоминаний – моя робинзонада в пограничной зоне. Отвезли меня с еще одним солдатиком за двадцать километров от нашей части в какой-то заброшенный лагерь. Недалеко финская граница. Вокруг только сопки и лес. Задание – отремонтировать бетонные бункеры. При этом ни продуктов, ни стройматериалов… 

Пару дней мы подождали – от начальства ни слуху ни духу. Работа – бог бы с ней, но есть-то хочется. Пошел пешком обратно в часть. Используя свои связи, затарился коробкой масла, коробкой шпрот, тушенкой, сгущенкой, не забыл и о «пище духовной» (шахматы, журналы) и - обратно в лес.

И началась у нас курортная жизнь! Грибы собирали, ягоды, на рыбалку ходили, шахматные задачки разбирали. «Отслужили» таким образом две недели. И надо же такому случиться, застукал нас пограничный наряд. «Кто такие?» да «откуда?» – в общем сдали нас начальству. Приехал мой командир и от злости аж говорить не может – настолько вне себя. Бегает за мной по сопкам и орет:

- Отдыхал, сволочь, две недели?!

Я, разумеется, сама оскорбленная невинность:

- Да какой же это отдых? Вы меня тут бросили без еды. Вот посмотрите, как я исхудал! 

- Ну смотри, Шестун! Завтра же тебе материалы пришлю и что б работал!!

Ни завтра, ни послезавтра, ни еще в течение двух недель нам так ничего и не прислали. Я, наверное, мог прожить там все лето, но безделье настолько оказалось утомительным, что я счел за благо вернуться в часть. Все это можно счесть, пожалуй, скорее забавным, чем удручающим.

Робинзонада в пограничной зоне

А вот несколько «армейских страшилок». Разгружаем после учений технику из вагонов. Прицепляем к танку тралы – кран поднимает его. Опускает на землю – снимаем тралы. Стоим прямо под парящей на цепях железной махиной. Не знаю, сколько в ней тонн - десять или тридцать, – это неважно. Если окажешься под ней, такие вопросы волновать уже не будут – расплющит стопроцентно. 

И вдруг – обрывается цепь. Танк накренился. У командира – белые от ужаса глаза. Он что-то орет нам сорванным голосом, отчаянно жестикулирует. А мы – мы даже не вздрогнули. Настолько сильна была усталость от этих проклятых морозов, бесконечной полярной ночи, что она буквально граничила с равнодушием к жизни. 

… Едем как-то по лесотундре. Пока движемся, мотор танка работает – тепло. Стоит только остановиться – нестерпимый холод.

- Колонна, стой! 

Стоим. Лагерь не разбиваем, так как остановка короткая – ждем сигнала о продолжении броска. Работают только две печки – у нас и у командира. Но вот печка у него ломается, и он нас всех выгоняет. Забирается с офицерами в нашу машину - греется. Ночь, зима, мороз минус тридцать… И он, и мы при этом понимаем, что многие, скорее всего, чего-нибудь себе отморозят. Но кого это волнует? Обморожения – обыденность.

Удивительно, но в армии начинаешь ценить то, на что раньше просто не обратил бы внимания. Такой пустяк, как посылка с чесноком из дома, вызывает чуть ли не слезу умиления. Показ фильма «Москва слезам не верит» расценивается как событие века. Любой журнал, пусть даже старый, вызывает живейший интерес, так как в условиях жесточайшего информационного голода, какой я испытывал в армии, уже все равно, что держишь в руках, – лишь бы читать.

С точки зрения восточных философов, все в жизни предопределено, и любое событие для чего-то предназначено. Кто знает, может, это и так? Опять же, можно в любой ситуации находить что-то приятное, и, наверное, это даже полезно – время от времени опускаться вниз по социальной лестнице. Не каждому, правда, дано подниматься потом вновь. Была ли для меня хоть какая-нибудь польза от всех этих экстремальных ситуаций, зачем нужны были эти два года? Я до сих пор пребываю в уверенности, что спокойно обошелся бы в своей биографии без опыта армейских побудок и марш-бросков.